II. В ДЕРЕВНЕ
* * *
В БАРСКОМ ГНЕЗДЕ
В деревеньке у нас над заглохшим прудом
Есть старинный господский покинутый дом, -
И угрюмо средь зелени сада
Смотрит эта руина-громада. . .
Крыша рухнула, рухнул узорный карниз;
А с погнувшихся стен опускаются вниз,
Закрывая разбитые окна,
Сорных трав и растений волокна. . .
Обвалился подъезд, - а у самых дверей,
Где стоят изваянья каких-то зверей,
Дух страшилищ, теперь безголовых,
Зелень кустиков вьётся дубовых. . .
Всё разрушило время, лишь, волей судьбы,
Смотрят так же, как прежде, с фронтонов гербы,
Возвещая, кому незнакома,
Родовитость владетелей дома...
Вместе с ними о том же поведает вам
Старичок, и до днесь обитающий там
Постоянно и зиму и лето,
В развалившемся флигеле где-то...
С этим старцем почтенным давно я знаком,
Он недавно ко мне завернул вечерком,
Я напомнил минувшее деду, -
И завёл он со мною беседу:
"Двадцать пятый к концу приближается год,
Как из старого дома я наших господ
Провожал после "волюшки" вскоре -
За границу, на тёплое море...
- Ну, дворецкий! ... Мне барин тогда говорил,
Долго мне не прожить... Я старенек и хил, -
Из заморского странствия в гости
Будут к вам мои мёртвые кости!
Здесь живи, если хочешь, до этого дня...
Доживёшь, - проводи до могилы меня, -
Только знай, я тебя не неволю!
Не могу... ты отпущен на волю!"
И уехал в иные края господин,
Дворня вся разбрелась, я остался один,-
Жду увидеться с барином милым:
Привезут его к отчим могилам...
Пусть я вольный, а барину все же слуга,
Мне господская воля всегда дорога,-
Я родился и вырос дворовым,
Не привык к положениям новым!
- Что же барин-то твой? Я спросил старика.
- Слава богу! Худого не слышно пока,-
Ну слабенек... , а все-таки дышит,
Письма к людям доверенным пишет!
Вот по осени этой исполнится год,
Как писал, чтоб в продажу пустили на свод
За деревней дубовые рощи,
Что в наследство остались от тёщи;
А потом вот недавно, минувшей весной,
Он, сударик, изволил списаться со мной:
Все купцы тебе, пишет, знакомы,
Так продай-де и наши хоромы.
Осерчавши на это, писал я в ответ:
Ваша милость, таких покупателей нет.
А при том-де об этой продаже
Вам грешно и раздумывать даже...
...
В это время мне мальчик газеты принёс.
Оседлавши очками старинными нос,
Развернул собеседник мой "нумер"'
Да как вскрикнет! "Соколик мой умер!"
- Что такое? "Вот пишут, что умер родной
И положен в могилу детьми и женой
На кладбище немецком в Берлине...
Ждать мне нечего больше отныне!
И старик зарыдал над газетным листом,
А потом, осеняясь широким крестом,
Задыхаясь, сказал через силу:
"Ну и мне, значит, надо в могилу!"
* * *
СТАРЫЙ СЛУЖАКА
Проживает давно в деревеньке у нас
Отставной кавалер николаевский Влас,-
Он живёт у реки под горою,-
Я люблю поболтать с ним порою.
Вот на днях, возвращаясь с полей вечерком,
На мосту повстречался я с ним, стариком,
Пригласил к себе воина-деда,-
За чайком завязалась беседа. . .
-Как дела, кавалер?. . . Помаленьку живу. . .
После завтра пешком отправляюсь в Москву,
А оттуда помчусь на машине
К Севастопольской нашей твердыне!
-Что ты, старый!... Да то, что прощайся со мной,
Не вернусь я оттуда к сторонке родной;
Мне, ведь, жизни осталося мало,-
Я умру, где сражался бывало!. . .
-Ишь, что вздумал!.. Задумано это давно!
Говорят: умирать где-нигде - всё равно. . .
Ну. . . а мне захотелось, поди-же,
Лечь к товарищам старым поближе!
Что-ж и лягу!... Ты выслушай, светик, меня:
Не забыть мне великого страшного дня,
Как с кургана Малахова сбила,
Наше войско французская сила!
Шли мы ротой работать тогда на редут,
Вдруг послышались крики: французы идут!
Засвистали и ядра и пули...
Тут к кургану и нас повернули...
Что там было, - всего рассказать не смогу,-
А про то, как "Малахов" достался врагу,
Я не знаю, дружок, до сегодня...
Значит, воля такая господня!
Шёл я с ротой, а вышел из битвы один!
И судил мне создатель дожить до седин,
И царём награждён, успокоен
Я старик, Севастопольский воин...
Я за службу имею и крест и медаль,
Пенсион получаю... а все-таки жаль,
Что четвёртая рота без Власа
Спит в могиле до страшного часа!
Спит она в Севастополе... стало-быть мне
Не рука умирать на родной стороне...
Умирать в Севастополь поеду!"
Тут вояка прикончил беседу.
Я взглянул на него... Набегала слеза,
Старику из- под белых ресниц на глаза,
Грудь его поднималась высоко
И вздыхал он протяжно, глубоко.
"Да! - сказал он, со мной расставаясь потом,-
Лягу там я в могилу с медалью, с крестом.
Будет рота четвёртая рада
Вот, мол, нашим заслугам награда,
Получил её дедушка Влас,-
Получил за себя и за нас".
***
ПЛОТЫ ПРИШЛИ
(Рассказ плотовщика)
Ну, слушай, касатка, тяжёлую повесть,
Очистив святым покаянием совесть,
Принявши святые дары,
По полой воде мы пустились с плотами...
Вон, видишь, чернеют они, за кустами,
Под скатом прибрежной горы...
Путину мы кончили только сегодня...
За грех покарала нас воля господня...
Стряслася над нами беда!
Вчерашнею ночью товарища-брата, -
И молвить-то тяжко, - взяла без возврата
На вечное время вода...
Во век не забуду вчерашней я ночи!
Из сил выбивались, - и не было мочи
Бороться с водой, - несла!
Плоты набегали на берег с размаху,
Трещали и гнулись... Покойный без страху
Стоял впереди у весла...
Он каждую весну пускался с плотами
Знаком был со всеми такими местами,
Где в полую воду река
Опасна бывает... и, - дивное дело, -
Плотами везде управляла умело
Его чудодейка - рука!
Вчерашнею ночью, командуя нами,
Он лихо и смело боролся с волнами,
Глядел и туда, и сюда,
И взад и вперёд... И кипела работа...
Вдруг лопнули связки у заднего плота,
И плот завертела вода...
Отшибло... Покойный! - "достанем, ребята!
Держись!" И концом обмотавшись каната,
Снял шапку, - и с плота в реку...
Мы ахнули только... Душа заболела,
Затокало сердце... Опаснее дела
Никто не видал на веку...
Вгляделись в потёмки... Он спорит с рекою
Плывёт, рассекая привычной рукою,
Холодные волны... Кричит:
"Канат развязался! Прощай! Погибаю!
На омуте Чёрном держитеся к краю!"
Мы крикнули: "Ваня"... Молчит...
Погиб! Наказала нас воля Господня...
Хотим отслужить панихиду сегодня
В помину погибшей души...
Ты, помнится, молвил, что пишешь в газете...
Хорошее дело! Пиши, что на свете
Не стало крещеной души! ...
* * *
|
